Император был мрачен и страдал от бессонницы. В то сентябрьское утро он был немного простужен, его немного знобило. Ни в одной из стран, где приходилось воевать французам, их путь не был столь тяжелым. На пути французской армии не было ни еды, ни крова русские крестьяне уходили или уводились своей собственной армией, деревни поджигались, и всюду небо было черным от дыма горящих домов и полей. А по ночам, когда люди были измотаны и голодны, на них совершали молниеносные налеты казаки, так что вконец измученные французы были фактически лишены сна.
Отставших или отбившихся солдат находили с перерезанным горлом, часовые выходили на дежурство по двое или по трое, опасаясь кинжальных набегов русских отрядов, которые наносили удары и тут же скрывались, прежде чем французы успевали открыть огонь. Не было ни одного серьезного, хорошо подготовленного сражения, в которых так преуспели французы, у них не было возможности излить свое раздражение и злость на постоянно отступающего противника, и отсутствие настоящих боевых действий сказывалось на дисциплине. Тысячи солдат дезертировали, но их вылавливали и убивали русские. Но все же в сердце французской армии сохранились отборные войска. На рассвете с русских позиций раздались знакомство с незамужними женщинами сигнальных труб, возвещавших о начале, наступления со стороны французов, и первые шеренги французских войск двинулись по неровному полю к небольшим редутам, основные же силы сосредоточились против наиболее укрепленного редута в центре поля. В день боя над полем бушевал сильнейший ветер. Это был человек с трудным и вспыльчивым характером. Он с радостью выполнял любое приказание, каким бы сложным оно ни было, в бою был смел до безрассудства, за ним солдаты шли в огонь и в воду.
Но переживая по поводу своего происхождения, он всюду подозревал неуважение или насмешку, а также не отличался особым политическим чутьем. Он бы отдал душу за то, чтобы держать ее в своих объятиях, но это было просто желание, а не любовь, для любви в его сердце не осталось места. Мюрат когдато был ее любовником, возможно, в глубине души он так и не простил его, равно как и всех остальных, кто пользовался благосклонностью его жены. У него возникло предчувствие, что это его последний в жизни бой, и он чувствовал себя совершенно спокойно. Он не боялся смерти, но и не искал ее, как когдато, и был готов встретить ее спокойно и с безразличием. Это самое подходящее настроение для любого солдата спокойное принятие того, что этот день будет его последним днем. Они сдружились за знакомство с незамужними женщинами время и были вместе, когда получили приказ штурмовать главный редут.
Снова и снова поднимались из окопов солдаты, но яростный огонь русских отбрасывал их назад, затем противник перешел в контрнаступление. Утром началась яростная рукопашная схватка, которая продолжалась весь день, пока наконец французы не прорвали первую линию обороны, затем вторую, третью, и редут пал. К концу дня был взят редут на левом фланге, и с правого редута русские отвели свои войска, однако в результате яростной контратаки русские опять взяли центральный редут. На израненной земле лежали груды тел, некоторые погружались в вонючую трясину болот. Поле было усеяно развороченными пушками и трупами лошадей. Больше всего их оказалось на склонах холма, где располагался основной редут и сейчас развевался французский флаг.
Захват этого бастиона обошелся французам в чудовищно дорогую цену, самую дорогую за всю войну. Наступили сумерки, скрывая страшную картину сражения, и в это время по полю начали двигаться санитары и оставшиеся в живых солдаты в поисках раненых, нередко из жалости убивая тех, кого нельзя уже было спасти. Под ним был убитый русский капитан. Земля пропиталась кровью, и никто из них не стонал и не шевелился. Он мертв, месье, сказал санитар, наклонившись к полковнику и дотронувшись до его развороченной груди и руки. В него стреляли с расстояния не больше фута, а потом еще знакомство с незамужними женщинами нанес ему удар саблей. Очень слабое, нет смысла вытаскивать его отсюда, ответил санитар. Он уже почти труп. Я слышу, как вон там ктото стонет можно я пойду туда? Да, иди, сказал майор. Он наклонился и попытался найти хоть какието признаки жизни в неподвижном теле своего полковника.
Уже почти совсем стемнело, и скоро будет невозможно пройти по полю назад, пробираясь сквозь окровавленные тела. Если он и умрет по дороге к лагерю, то это не будет иметь для майора никакого значения. Ничто не будет иметь для него значения после этого жуткого дня, когда он потерял стольких друзей и не менее трех четвертей своих солдат. Но майор не мог допустить, чтобы человек, которого он полюбил и которым восхищался во время всей этой проклятой кампании, остался гнить здесь, как дохлая собака, на покрытом грязью поле. Полевые госпитали были забиты до отказа ранеными и умирающими, и врачи работали при свете факелов.
